Весна девяносто первого выдалась ранней, а я замешкался с поездкой. И — опоздал: на Прохоровском поле уже отсеялись. Лишь грачам хватало работы: сливаясь с черноземом, они сами казались движущимися комочками, частичками вспаханной земли. Хорошо вышли из-под снега, радовали глаз ровной и дружной зеленью озимые. Зеленый и черный — казалось, лишь в два этих цвета была окрашена природа на исходе апреля. Но позвольте! А где же, собственно, то легендарное Прохоровское поле, что поставлено нашей историей в один ряд с полями Куликовым и Бородинским, эпицентр величайшей Курской битвы? Где следы жесточайшей схватки 5-й гвардейской танковой армии и трех танковых корпусов с дивизиями "Адольф Гитлер" и "Великая Германия", "Райх" и "Мертвая голова"? Неужели, спрашиваю себя, не осталось ничего подлинного, натурального, уцелевшего с того огненного лета. А если так, то какими знаками отметили благодарные потомки места, где шел на таран в горящей тридцатьчетверке комбат Скрипкин, где до последнего снаряда и последнего бойца отбивал атаку 60-тонных "тигров" взвод старшего лейтенанта Шпетного, где вел свой KB ослепший в том бою старшина Найденов?.. "Запомните, друзья, 12 июля 1943 года, запомните этот день и это местечко под названием Прохоровка. Здесь впервые за всю войну лето стало по-настоящему нашим" — так обращался к современникам и потомкам командарм 5-й танковой Павел Алексеевич Ротмистров. А как запомнить? По каким приметам восстановить? Что сказать школьникам, молодым солдатам, интуристам, приезжающим на Прохоровское поле: "время не сохранило" или "годы берут свое"?.. Не время, а мы не сберегли, не сохранили. Честь и слава белгородским спецхозам и комплексам, хлеборобам и свекловодам — в трудные времена они выручают страну. Но разве обязательно было вот так, не заглянув в святцы, пустить все под плуг и культиватор, запахать, заровнять, засеять. Ведь до сих пор выворачиваются из-под лемеха или бороны то неразорвавшийся снаряд, то трак танковой гусеницы, то крупнокалиберный пулемет. Курская битва так плотно засеяла эти просторы, что "урожай" снимают уже полвека. ...Я родом из этих мест, в десятке километров от Прохоровки мое родное село, и Курская дуга задела его своим огненным изгибом. Село несколько раз переходило из рук в руки, земля гремела и грохотала вокруг, порой никто из нас не знал, какая власть на дворе. Но больше всего остались в мальчишеской памяти не картины, а звуки войны. Особенно в июле сорок третьего. Тогда стоял сплошной, неумолчный грохот: он как бы раскатывался на несколько пластов, в несколько эшелонов — ближний, средний, дальний эшелон. Самый мощный, хотя и отдаленный звук вносила в тот зловещий оркестр Прохоровка. А несколько месяцев спустя довелось увидеть и "инструменты" того "оркестра". На станцию Беленихино, что сразу за Прохоровкой, свезли, чтобы отправить одни в ремонт, другие в металлолом подбитые танки. Это была фантастическая и страшная картина. Изуродованные, покалеченные, обугленные бронированные чудища налезали, громоздились друг на друга, как бы продолжая свою яростную схватку... Сохранить их хотя бы по несколько с той и другой стороны, оставить там, где замолкли моторы, — с каким трепетным волнением подходили бы к ним люди... Это же можно сказать и об окопах, блиндажах, других подлинных атрибутах битвы... Но стране был нужен металл для новых танков — и подбитые машины отправлялись на переплавку. Нужен был хлеб — и окопы запахивались под яровые и озимые. Война переступила лишь свой срединный рубеж, впереди были Украина и Белоруссия, Польша и Чехословакия, впереди оставалось двадцать два месяца до Берлина, можно ли упомнить все имена и подробности, зафиксировать, кто где похоронен, почтить память каждого павшего на поле брани? Вот закончится война, тогда... Наивная, никогда не оправдывавшая себя вера в "лучшие времена". А скорее, это даже не вера, а наше равнодушие, наше бескультурье. По отношению к памяти о павших и умерших, к местам, где решались судьбы Отечества, к могилам и кладбищам можно определять уровень цивилизации, гражданского самосознания общества. Беседую с жительницей села Сторожевое Ольгой Никифоровной Король и узнаю такие подробности, что становится не по себе. Да, лето сорок третьего было для нас победным, но счет потерям велся лишь применительно к другой, немецкой стороне. А сколько осталось на полях, в оврагах и перелесках наших солдат и командиров, которых попросту "не успели" предать земле! "Надолго останутся в памяти те денечки, — рассказала Ольга Никифоровна. — Учитывая жару, мы прикалывали убитых на месте, обозначали то вешками, то холмиками, чтобы потом вернуться и перевезти в одно место, похоронить по всем правилам. Но скоро не получилось, надо было налаживать жизнь и дома и в колхозе. Пришлось ждать до весны. Решили продлить могилу, что уже была на колхозном дворе, там в сорок втором немцы наших пленных хоронили. Ни у кого из нас не было сомнений: это же все наши родимые, пусть вместе лежат солдатики. Да не тут-то было: местное начальство поехало к районному за разрешением, а там потребовали документ, потому что не было ее на учете, той прошлогодней могилы, не значилась в бумагах. "Где, спрашивают, гарантия, что там красноармейцы захоронены, как определить?" — "А вы, говорим, на месте проверьте, землю копните". Копнули, действительно есть приметы: то серая шинель, то ремень со звездой на пряжке. А больше отличали по ботинкам и сапогам — у немцев сапоги на подковах. Но и после этого долго не принимали сторожевскую могилу на учет: вроде и есть она, и нет. Совсем недавно приезжали какие-то люди, заявили, что надо перезахоронить останки на большом, законном кладбище — там и уход будет, и надзор. Покопались, поковырялись у самого краешка — и дело с концом. А могила — шестьдесят метров в длину, а в ней — более четырехсот красноармейцев. Кричу: "Если вы уничтожите это святое место, то и сами жить не будете! Они же здесь все, над ними земля дышит"... Вот уже более полвека, как приставила сама себя Ольга Никифоровна к солдатскому захоронению. Сначала многие в нем были безымянными, удалось переписать лишь тех, при ком сохранились какие-нибудь документы. А потом пошли письма от родственников погибших. В военных архивах, в похоронках, в сообщениях однополчан указывалось, что такой-то солдат или офицер погиб и похоронен в селе Сторожевое под Прохоровкой. А если так, то деться ему больше некуда — здесь он. Читаю письмо Анны Григорьевны Кузнецовой из Оренбургской области, вдовы солдата Ивана Павловича Кузнецова, погибшего под Прохоровкой 11 июля 1943 года. "У нас был адрес места гибели и письмо от командира, — сообщает Анна Григорьевна. И приводит строку из командирского письма: "Погиб Иван Павлович на наших глазах, но подойти и похоронить его не было возможности". — И вот теперь мы узнали, что нашлись все-таки добрые люди, которые в лихую годину подобрали косточки наших дорогих мужей, предали их земле и ухаживают за могилой все эти годы. Низкий поклон вам, дорогая Ольга Никифоровна". Сегодня, спустя десятилетия, разумеется, трудно установить, почему не было возможности "подойти и похоронить" товарища по оружию. Ведь были специальные похоронные команды, был вечный воинский закон: при любых условиях предавать земле каждого погибшего, даже если он из стана противника. Подумалось, что оговорился, что-то напутал командир. Однако следующее свидетельство развеяло и эту надежду. Ветеран войны Б.М. Андропов из Ульяновска сообщает Ольге Никифоровне: "Я прибыл на передовую близ села Сторожевое, когда наши войска перешли в наступление. Все эти трупы я видел своими глазами. Лето тогда выдалось очень жарким, поэтому состояние тел было ужасным". Автор письма объясняет это быстро меняющейся обстановкой на линии фронта, когда "хозяевами" территории становились то наши, то немцы, а атаки сменялись контратаками. Впрочем, пишет ветеран, этими обстоятельствами можно лишь объяснить, но не оправдать прискорбные факты. Как видим, Ольге Никифоровне и ее подругам-односельчанам ничего не оставалось, как идти на еще не остывшее поле боя. С тех пор и до сегодняшнего дня делалось то, чего не могло, да и не очень хотело государство: нести каждодневную нелегкую службу у братской могилы. Тридцать пять погребенных в Сторожевом солдат и офицеров обрели за эти годы свои имена, своих родных и близких. Десятки благодарственных писем и телеграмм из разных уголков страны приносит почтальон. Правда, житель Армении Всераздат Арутюнян сначала обратился в школу, полагая, что его погибшего родственника разыскали пионеры, но вскоре пришлось писать по новому адресу. "Мы очень рады, — обращается он по поручению своей семьи к Ольге Никифоровне, — что на свете есть такие добрые, отзывчивые, понимающие чужую боль люди. Мы счастливы, что наше письмо попало в добрые руки и вы всем сердцем взялись нам помочь". Пишут, приезжают в Сторожевое родные и друзья погибших, присылают семена и сажают цветы на могиле, самое сердечное спасибо говорят Ольге Никифоровне. Не забывают и земляки. Из области прислали Почетную грамоту, выдали премию, приглашали выступить на районной сессии народных депутатов. Но разве в грамоте и деньгах дело? — Остыл народ ко всему, безразличен стал, — посетовала на прощанье моя собеседница. — Доживу свое, кто приглядит за солдатиками? Что можно ответить на этот отнюдь не риторический вопрос? Думается, что беспечность и равнодушие не пришли к нам в наследие от иных времен. Это, скорее, наше приобретение, наше завоевание. И поселились они в людях с повсеместным разрушением национальной культуры и народной духовности, с уничтожением всего, что было создано предшествующими поколениями для совести, для души. Людям твердили, что Бога нет, что загробный мир выдуман попами, а душа — понятие нематериалистическое. И вообще жизнь — это способ существования белковых тел. А если так, то существуй, живи, пока живется, и не забивай голову всякой мистикой... Но пустоты в природе не бывает. Ушла духовность — пришли цинизм, жестокость, безнравственность. Забота о ближних сменилась эгоизмом, память об усопших — забвением, великодушие — равнодушием. Главное, чтобы самому было хорошо, а там хоть трава не расти... Готовясь к поездке в Прохоровку, еще в Москве я пометил для себя, что обязательно надо посмотреть командный пункт 5-й гвардейской танковой армии генерала П.А.Ротмистрова: блиндаж, окопы, ходы сообщений (так значилось в справочнике "Памятники истории и культуры Белгородской области"). Было сказано, что памятник взят под охрану государства "согласно постановлению Совета Министров РСФСР". Заметив издали распахнутую дверь блиндажа, порадовался: значит, сюда ходят люди, значит, здесь должен быть порядок. Но ни людей, ни порядка здесь не было. Трудно вообразить, какие потребовались усилия, чтобы взломать железную дверь и изуродовать смотровое окно, кому и зачем понадобилось учинить погром внутри сооружения. Мне сказали, что блиндаж числится на балансе местного спиртзавода, что поначалу при нем был сторож, проводились экскурсии, пионеры из ближайшей школы высаживали цветы. Но у детей появились новые увлечения, а с переходом спиртзавода на хозрасчет сократили должность сторожа. К тому же ведь сказано: находится под охраной государства... Примеры подобного рода можно продолжать. И корень у них один: наше равнодушие, бездуховность. Причем бездуховность не компенсируется материальным благополучием, а подчас наоборот — обесценивает, опошляет его. Частенько приезжая в Белгород, я замечал одну и ту же картину: у гастрономов — ряды "жигулей" и "запорожцев" с полтавскими, курскими, харьковскими номерами. Приезжали за сыром и колбасой, рыбой и яйцами. Но не приезжали в театр или музей, на художественные выставки и симфонические концерты. А с некоторых пор перестали ездить и на места великого сражения. Прохоровку вообще вычеркнули из туристического маршрута. "А что в Прохоровке смотреть? — спрашивали распорядители. — В Прохоровке ничего нет..." Впрочем, это мало удручало и самих белгородцев. Заботы о материальном серьезно потеснили заботы о душе. Мол, наше дело добывать руду, копать свеклу и доить коров, чего же еще? В качестве народного депутата России от Белгородского национально-территориального округа я получил немало писем от избирателей. Просили помочь устроиться на лечение в московской больнице, провести в село или поселок газ, купить телевизор, швейную или стиральную машину, получить давно обещанный по договору (это в письмах от сдатчиков сельхозпродукции) легковой автомобиль... При всем своем разнообразии эти просьбы существенно отличались от жалоб из других регионов, где речь шла подчас об отсутствии самого насущного и необходимого. Но вот что удивляло и настораживало. Ни в одном письме от земляков я не обнаружил, к примеру, просьбы помочь укомплектовать библиотеку, купить музыкальные инструменты для оркестра, пригласить в область видного писателя или артиста, решить какой-нибудь другой вопрос, связанный с культурной потребностью. И невольно возникало сомнение: а была ли она, такая потребность? Не оскудела ли белгородская земля в нравственном, духовном смысле? Мне не так часто приходится выезжать за рубеж, но как-то довелось побывать в Италии', посетить, помимо Рима и Милана, несколько небольших городов на севере полуострова. И знаете, что поразило? Буквально в каждом дворе старинных кварталов — нечто вроде музеев под открытым небом: всевозможные статуи, бюсты, барельефы, мозаичные панно, фонтаны и фонтанчики, остатки каменных лестниц, колонн, древних стен. Все сохранено, ничего не снесено, не разрушено. Входишь в храм, скажем, XVII века, а внизу, под полом, сквозь стекло увидишь кусочек еще более древнего храма, а под ним — фундамент, заложенный еще до Рождества Христова. Так за века вырастают этажи культуры, этажи цивилизации. И никому не придет в голову сдвинуть бульдозером эти камни, развалить чугунной "бабой" эти стены. Люди рождаются и живут в естественной культурной среде. Это посильнее, чем лекции о культуре поведения, чем целые университеты. И не надо им объяснять, зачем строить храмы и памятники. Впрочем, о храме речи тогда не было, эта идея пришла позже. А тогда, в девяносто первом, я решил в меру своих сил и возможностей включиться в реализацию программы, связанной с увековечением памяти героев Прохоровского сражения. Тем более что полномочия народного депутата позволяли выходить на различные инстанции и средства массовой информации. Именно с этих "средств" я и начал, включившись в дискуссию о предполагаемом Прохо-ровском мемориале. Мой ответ скептикам, утверждавшим, что не то сегодня время и не та жизнь, чтобы строить памятники, был таков: да, время и жизнь действительно не те, но разве не послужило причиной этому (среди множества других причин) наше равнодушие к жизни, наше бескультурье? И, может, не меньше материального достатка и политической стабильности требуется нам сегодня духовное, нравственное возрождение, воскрешение национальной гордости и достоинства, уважение к собственной истории. И — совсем по сегодняшней теме, хотя позаимствовано у Пушкина, — нужна "любовь к отеческим гробам". Прежде всего, считал я, необходимо восстановить документально подлинную обстановку Прохоровского сражения, максимально полно установить имена его участников, день за днем, час за часом воссоздать хронику того героического лета. Это особенно важно в связи с попытками некоторых историков и публицистов пересмотреть ход и переоценить итоги Курской битвы, выдать' победу чуть ли не за поражение Советской Армии, объяснить результаты сражения не доблестью наших бойцов и талантом полководцев, а волей случая и стечением обстоятельств. Надо возвращать истину, восстанавливать историческую справедливость. Исходный материал для этого есть, следует лишь умело им распорядиться. В наших музеях, исторических архивах, в хранилищах библиотек и институтов, в личных досье исследователей, в воспоминаниях участников событий содержится колоссальный и до сих пор не востребованный материал о крупнейшей танковой схватке под Прохоровкой. Надо извлечь его из архивных недр, изучить, систематизировать, сделать достоянием гласности все наиболее значительное и интересное. Думаю, полагал я, не так уж сложно найти в научных кругах, среди писателей и журналистов, военачальников и рядовых ветеранов добросовестных и бескорыстных консультантов по тем или иным вопросам. А какую драгоценную информацию содержат оставшиеся в домашних сохранках солдатские письма, фотографии, документы и прочие свидетельства тех лет! Мне было известно, что на Белгородчине принято решение об издании к 50-летию Победы Книги Памяти с именами всех не вернувшихся с войны. Дело, разумеется, важное и нужное. Но мало только установить и назвать имена героев, надо знать подробности их жизни и подвигов. Опыт и традиции поисков такого рода у нас были: тысячи отрядов, особенно пионерских, с помощью ветеранов возвращали павшим их имена, а родным и близким сообщали места их захоронений. Однако в последние годы интерес к этому движению стал угасать. Все реже становились встречи молодых людей с ветеранами, все труднее давался им общий язык при обсуждении злободневных проблем. Разобщенность, даже отчужденность стали приметой времени: старшие — сами по себе, у молодежи — своя жизнь. Думается, что здесь сказались две разрушительные силы, прокатившиеся по стране, — истребление народной духовности и очернение всего, что сделали предшественники. И хотя эти злодеяния свершались в разные времена, но как сошлись, сомкнулись они в последние годы. И лозунг один: "Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног!" А если так, то зачем благоустраивать могилы и сооружать храмы? * * * Позволю себе короткий экскурс в детство. До войны в моем родном селе Верхняя Ольшанка была церковь. Она стояла рядом со школой, и учителя то ли по инициативе директора, то ли по указанию сверху послали учеников разрушать храм. До нас там уже побывали взрослые, свалили крест и разобрали крышу купола, но стены еще оставались, а внутри на недосягаемой высоте светились лики святых, лоснились пухленькие щечки ангелочков. Один из брошенных мной кирпичей достиг цели: ангелочек, словно подстреленный, упал к моим ногам. Я запихнул его за пазуху, потом в портфель, а придя домой, надежно спрятал на чердаке. Так и жил он у меня с отбитым носиком в строжайшей конспирации, даже отцу и матери я не рассказал о содеянном. Но на душе было как-то муторно и неуютно, я часто доставал ангелочка из тайника и подносил к щели под соломенной стрехой, откуда струилась полоска света, гладил его позолоченные крылышки. С тех пор, как только произносилось слово "грех", я вспоминал о своем пленнике. Но тут же старался успокоить себя: какой же грех, если велели учителя?.. Этот эпизод детства я припомнил на одной из встреч с избирателями в соседнем с Прохоровкой Корочанском районе. Село было самым отдаленным от райцентра, до меня никто из моих коллег — кандидатов в депутаты — туда не приезжал. Клуб вместе с библиотекой и еще каким-то учреждением находился в здании бывшего храма. Массивные арочные своды, толстые кирпичные стены, сохранившиеся чугунные решетки на полукруглых окнах свидетельствовали, что храм был построен основательно и разрушению не подвергался, а просто использовался не по назначению. Выдался сырой, промозглый февральский вечер, избиратели, собравшиеся в нетопленом зале, сидели в пальто и валенках, несколько лампочек светили тусклым желтоватым светом и было удивительно, что люди вообще пришли из насиженных углов в этот холодный полумрак и неуют. Сам собой получился разговор о том, к чему привело разрушение храмов. И какая пустота, какой провал в народной жизни, особенно крестьянской, образовались после сокрушения духовных святынь. Уничтожили храмы, разогнали приходы, изгнали священников, а что взамен? Убогие избы-читальни? Тоскливые, обшарпанные дома культуры с амбарными замками на вечно закрытых дверях? Казенные лекции о текущем моменте и первоочередных задачах? Моральный кодекс строителей коммунизма, прикнопленный к стенам каждой конторы и общежития? Кстати, большинство заповедей "Морального кодекса" было списано из Библии... В качестве журналиста-газетчика я много ездил по стране и особенно охотно — по среднерусским просторам. Спокойная и величавая красота этой земли, несказанная прелесть проселочных дорог, дубовых и березовых рощиц, холмов, речушек, перелесков, все великолепие среднерусского пейзажа никак не сочеталось, а, скорее, контрастировало с серостью и убогостью местных деревень. Но как только за лесом, за косогором, за поворотом дороги неожиданно — это всегда случается неожиданно — выглянет куполок церквушки, пусть совсем махонькой, но беленькой, чистенькой, со стройной колоколенкой и ажурным крестом — словно солнечным лучиком озаряется деревня. Уже не так заметна убогость, как бы прихорашивается, приосанивается все вокруг. И — совершенно обратная картина: добротное село, под шифером и железом, из силикатного кирпича, с гаражами и асфальтированными тротуарами, а как однообразно, плоско и бездушно оно, когда в нем нет храма. Я проверял: в таких селах — совсем другие люди, другая атмосфера и уклад жизни. Там, где нет храма, народ долго не уживается, норовит кто податься в город, кто завербоваться на край земли в поисках лучшей жизни. Потому что без храма не та у крестьянина тяга к родной земле, не та корневая система... А молодежь? Что узнает она, что поймет из величайшего наследия мировой культуры, если не читала Библии, не знает вечных истин и заповедей, не прикоснулась к многовековой мудрости человечества. Что увидят и поймут современные парень или девушка, вглядываясь, к примеру, в полотно великого Рембрандта "Блудный сын"? Увидят сгорбленного, надломленного жизнью старца, а перед ним на коленях — нищего в оборванном платье. Но многое ли поймут современные молодые люди, если они не читали евангельской притчи о блудном сыне, ушедшем из родительского дома, беспутно растратившем молодость и богатство, а потом в раскаянии вернувшемуся под отчий кров? Огромный пласт вселенской литературы, гениальные произведения литературы, искусства, философской мысли, сокровища человеческой мудрости и жизненного опыта, выраженные в библейских сюжетах и заповедях и прошедшие через творчество величайших художников и мыслителей многих столетий, оказались недоступными для нескольких поколений наших соотечественников. Потому что сокровища эти собирались, концентрировались и доходили до нас главным образом с помощью храмов. Но храмы не только концентрировали память, они и сами были символами великих свершений и побед, особенно в ратном деле, в исполнении высшего гражданского долга — защиты Отечества. В многострадальной судьбе нашей главной веры — Православия примеров тому великое множество. Так, в честь спасения Москвы и России от нашествия Тамерлана (1395 год) был основан храм Сретения Владимирской иконы Божьей Матери — один из шедевров древнего зодчества. В память избавления от нашествия татар псковские мастера выстроили храм Положения ризы Божьей Матери, ставший домашним храмом московских митрополитов. В конце XIV века в память всех убиенных в Куликовской битве выстроен каменный храм на месте храма деревянного, в котором, по преданию, молился князь Дмитрий Донской перед сражениями с ордами Мамая; сегодня это храм Всех Святых на Кулишках. Во свидетельство торжества христианской веры выстроен в 1465 году храм Спаса Преображения на Болвановке. Храм, как полагают историки, построен на том месте, где Великий Князь Иван III, вместо почетного приема ханских послов, разбил и втоптал в землю ханскую бастму, а послов велел казнить, считая иго татар больше не существующим. И, наконец, в память победы над Казанским ханством был построен в 1552 году каменный Троицкий храм на Красной площади, ставший потом собором Покрова Пресвятой Богородицы на Рву, или, как назвали его в народе, храмом Василия Блаженного. А как не упомянуть величественный храм Христа Спасителя, воздвигнутый в честь победы над армией Наполеона, разрушенный в годы Советской власти и ныне восстанавливаемый в подлинном облике... А сколько их, храмов-памятников, увековечивающих ратные подвиги россиян в местах великих сражений в других городах и весях по всей Руси! И если только в Москве, как принято считать, всех храмов было сорок сороков, то на бескрайних просторах России им несть числа. Октябрьская революция оборвала эту, казалось, вечную связь времен, разрушила большинство духовных святынь в стране. Десятки миллионов погибших в Великой Отечественной войне не были увековечены по многовековому народному обычаю, принятому, кстати, во всем цивилизованном мире. Факт, который трудно объяснить и осознать: страна, победившая коричневую фашистскую чуму, вырастившая храбрейших воинов и блистательных полководцев, освободившая многие народы Европы, не воздвигла ни одного храма-памятника в честь величайшего подвига собственного народа. Впрочем, что проку сетовать на давно минувшие времена и сошедших с исторической арены политиков... Давайте посмотрим, что можем и должны сделать мы сами. Провозгласили же себя наследниками и правопреемниками, призвали к духовному возрождению России. А как можно возродить ее без памяти о прошлом, без учета уроков истории, без строительства храмов и памятников? Лично для меня последний вопрос обернулся совершенно конкретной, четко выраженной целью: сделать все, чтобы в Прохоровке был воздвигнут православный храм. Тем более, что таким был и наказ избирателей, прозвучавший на многих встречах с жителями Белгородчины. Белгородская область — из когорты молодых, образованных после войны, поэтому некоторые мои знакомые, в том числе журналисты, до сих пор ищут Прохоровку на территории Курской области. Путаница происходит из-за того, что Прохоровское танковое сражение называют — и совершенно справедливо — эпицентром Курской битвы, значит, и сама Прохоровка должна быть где-то под Курском. Словом, продолжается игра слов, нестыковка истории с географией. Вспомним, к примеру, как подыскивали место для памятника героям Курской битвы по проекту Е.В. Вучетича. Три области как бы разрубили Огненную дугу на три части, разделив ее по своим уделам. Так как Курск очутился в середине, то и памятник решено было соорудить возле этого соловьиного града. Но, бухнув в колокола, не заглянули в святцы, точнее — в карту военных действий. А на карте Курск летом 1943-го оказался с тыльной стороны дуги примерно в восьмидесяти километрах от линии фронта. Непродуманное решение стоило многомиллионных затрат на фундамент монумента, который и до сих пор не поднялся выше нулевого цикла. Похожая история, правда, с более благополучным концом, произошла на 624-м километре автострады Москва - Симферополь, где сооружен мемориальный комплекс героям Курской битвы. Выдавали его за мемориал на Прохоровском поле, отмечали там годовщины танкового сражения, хотя расположен он за три десятка километров от Прохоровки. Что же касается Прохоровского поля, где свершился беспримерный подвиг тысяч людей, то оно оказалось как бы ничейным, почти бесхозным. Удивительная практика минувших десятилетий! Даже то малое, подчас элементарное, что сделано у нас для памяти павших, сделано больше для показухи, для удовлетворения определенных потребностей живущих. Чтобы было где, к примеру, возложить венок по случаю праздника, принять октябрят в пионеры, сфотографироваться жениху с невестой в день свадьбы... Могилы известных и неизвестных солдат стали элементом украшения, атрибутом городской и сельской архитектуры, переместились из духовной сферы в материальную повседневность. При всех наших благородных порывах и благих намерениях есть в этом что-то неуважительное, даже кощунственное по отношению к правилам и обычаям предков, к вечному покою отошедших в мир иной. Знаете, что больше всего потрясло меня в Волгограде? Нет, не мемориальный ансамбль на Мамаевом кургане, не скульптуры и монументы героев, не музеи и памятники, а остатки довоенной мельницы над Волгой и Дом Павлова внутри жилого квартала. Потому что они не были придуманы фантазией художника, не построены к такой-то дате по такому-то постановлению, а сохранились до наших дней такими, какими остались после битвы. Ведь больше всего волнует и убеждает натуральность, подлинность и меньше всего — подобие, муляж. Величие подвига, свершенного на Прохоровском поле более чем полвека назад, требует достойного продолжения в наши дни, соответственного уровня и образа жизни современников. К сожалению, это логическое умозаключение не подтверждается реальностью: Прохоровский район по своему социальному развитию и материальному благополучию прочно удерживается в середнячках или даже в нижнем ряду областной статистики. А есть ли хозяин у Прохоровского поля? Не в том смысле, чтобы решать, где пахать и что сеять, а в смысле изучения и пропаганды его героической истории, достойного содержания и обустройства, сооружения и охраны памятников, создания полномочной и квалифицированной общественной службы, где сходились бы все вопросы, связанные со вчерашним, сегодняшним и завтрашним днем этого эпицентра великой битвы. Было совершенно ясно, что ни району, ни даже области этих проблем не осилить, что поле, где вершилась судьба всей страны, где покоятся останки десятков тысяч сыновей всех национальностей нашей Родины, требует всероссийской заботы и участия, всенародного покровительства. Вообще большая стройка — дело в наши дни почти безнадежное, подчас безрассудное. Именно эти эпитеты чаще всего произносились в ответ, когда от имени группы инициаторов я обращался за поддержкой к средствам массовой информации, к местным властям и хозяйственникам. "Можно ли затевать такое, когда нечем платить зарплату учителям и долги колхозникам? — вопрошали мои собеседники. — А знаете ли, как живут пенсионеры? А в каком состоянии сельские дороги (культура, здравоохранение, общественный транспорт и т.д. и т.п.)?" Десятки, сотни аргументов, причем убедительных, взятых из жизни, приводились при каждой встрече. Но были и обнадеживающие встречи, крепли надежда и вера в достижение поставленной цели. Святейший Патриарх Алексий III благословил дело, начатое в Прохоровке, и выразил сердечное спасибо всем, кто поддерживал или поддержит строительство храма своими сбережениями, добрым советом или молитвой. Верховный Совет РСФСР принял участие в благотворительной акции "День памяти павших на Прохоровском поле" и выделил на сооружение храма 150 миллионов (тогда еще большие деньги) рублей. Экс-премьер СССР Н.И. Рыжков обратился со страниц "Правды" с призывом ускорить сооружение храма-памятника в Прохоровке и сам вызвался быть "прорабом" на этой новостройке. В ноябре 1993 года под его руководством начал действовать Попечительский совет "Прохоровское поле". Кстати, на первом же заседании Совета, которое состоялось в мастерской известного скульптора В.М. Клыкова, было решено взять под попечительство и начавшееся строительство памятника-звонницы на Танковом поле. Именно тогда в мастерской скульптора мы смогли рассмотреть фрагменты будущего памятника с фигурой Покрова Божьей Матери. Что же хотел сказать скульптор своим творением?